"...в Михайловском манеже был высочайший смотр вольноопределяющимся и молодым солдатам. Это был для меня первый случай появиться на службе перед полком. Вольноопределяющихся было двое: Дрентельн (сын покойного Киевского генерал-губернатора [Александр Романович Дрентельн - прим. О.Х.] и двоюродный брат бывшего моего субалтерна [Владимира Юльевича Дрентельна - офицера лейб-гвардии Измайловского полка, военного советника в Чили - прим. О.Х.]) и герцог Николай Лейхтенбергский, сын покойного Коли. Оба они в Государевой роте." (Запись за 30 апреля 1891 г.)
"После семейного обеда у государя в Александрии я отвёл Владимира в сторону и говорил ему о параде и о разных соображениях. Напомнил ему, что 25 лет назад начальником нашей дивизии был покойный А. Р. Дрентельн, сын которого теперь служит подпрапорщиком у нас в Государевой роте. Производство его в офицеры было бы весьма кстати в такой знаменательный день. Владимир намекнул об этом государю." (Запись за 8 июля 1891 г.)
"Полк свой мой отец любил чрезвычайно и с самого раннего детства у меня (и до сих пор) осталось к Преображенскому маршу совершенно особое чувство, а 6-го августа, в день полкового праздника, мы до самой его смерти поздравляли друг друга."
"Вчера был у Дрентельна, тоже недавно женатого. Жена у него миленькая, с весёлым лицом и тёмными живыми глазами. У них 5-месячная дочка." (Запись в дневнике Великого князя Константина Константиновича за 27 октября 1892 г.)
Любовь моего отца к "Хозяевам", как в своих письмах он называл Государя и Императрицу, не поддаётся описанию. И они платили ему тем же и скрасили своей лаской и вниманием его одинокую жизнь, дав ей новый смысл и свою радость. Он был постоянным спутником Государя во время Его прогулок в Крыму или в Шхерах; играл в четыре руки с Императрицей, участвовал в играх Великих княжон. Сколько рассказов было о всей этой Семье, к которой и у меня было чувство искреннего благоговения."
"Как я рад познакомиться с Вами. Мы с Вашим отцом большие, старые друзья".
"Из младших представителей Свиты, как я уже упоминал выше, на яхте плавали два флигель-адъютанта преображенца — Капитаны Нарышкин и Дрентельн. Они поочереди несли дежурства при Государе, выполняя преимущественно секретарские обязанности; второй, кроме того, специально ведал газетами, т.е. на его обязанности лежало прочитывать все газеты и отмечать заслуживающее внимания; затем газеты передавались Царю, который обычно интересовался только отмеченными местами. [...]
Александр Александрович Дрентельн был человеком совсем другого типа. Надо сказать, что вообще придворная служба обезличивала людей, заставляя их с "посторонними" всегда носить маску холодной неприступности и скрывать свои подлинные чувства. Дрентельн в этом отношении представлял приятное исключение; обладая живым темпераментом, всегда простой, веселый и остроумный — к тому же прекрасный рассказчик и музыкант — он являлся на яхте поистине «оживляющим элементом». Кажется, он один из всей Свиты умел кстати затрагивать темы широкого общественного интереса, которых вообще касаться было неприятно. Человек положительного ума и более серьезного образования, чем другие лица Свиты (он кончил университет), Дрентельн, несомненно, более чем кто-либо сознавал ответственность, которую на него налагала близость к Царю; кроме того, его секретарские обязанности и особенно подбор газетных статей для Государя — давали ему широкую возможность влиять на направление мыслей Царя. Трудно, однако, сказать, насколько влияние его было серьезно, так как Государь очень не любил допускать кого-либо в свой внутренний мир; но свою долю пользы Дрентельн несомненно вносил, освещая события с точки зрения обывательского здравого смысла." (С. Н. Тимирёв "Шхерное плавание", "Военная быль", № 62, 1963 г.)
"У моего отца было много талантов: обладая абсолютным слухом, он мог воспроизводить целые оперы, услышанные им однажды; он серьёзно изучал музыку, знал контра-пункт и написал даже обедню, которую пел хор в Преображенском соборе. Главным образом он играл на рояле, но кроме того, на ряде иных музыкальных инструментов. Помню, он говорил, что высшая форма удовольствия, это дирижировать симфоническим оркестром."
"Александр Александрович Дрентельн, бывший преображенец, высокого роста, с большой лысиной и красивыми чертами лица, очень образованный и начитанный, большой любитель музыки, умевший на всякого произвести приятное впечатление, и Великий Князь Дмитрий Павлович." (Татьяна Мельник-Боткин "Воспоминания о Царской Семье")
"С 1908 г. он постоянно состоял при Особе Государя. Назначение его командиром полка было принято как знак Высочайшего внимания к полку." ("Преображенцы в Великую войну", стр. 175)
"Те лица, которых я знал, были полными противниками Распутина, он пользовался среди них полным презрением, ненавистью. [...] Вероятно, вам известно, что Орлов очень сильно на это реагировал. Также реагировал и Дрентельн, но каждый по-своему: Орлов был более экспансивен, Дрентельн был сдержаннее, он иногда промолчит, но так, что уж лучше бы говорил."*
"Дрентельн любил государя, и его величество находил удовольствие проводить с ним часы досуга в разговорах на разные темы, а в особенности во время путешествия, о чем, в свою очередь, докладывали посылаемые в командировку при августейших путешествиях чины департамента полиции. Имя Дрентельна, в связи с теми или иными политическими или же придворными кружками, в моё время не упоминалось. Пред назначением А. Н. Хвостова и в первое время назначения он мне говорил о своем свойстве с Дрентельном [они были женаты на родных сёстрах Поповых - прим. О.Х.] и о хороших с ним отношениях. Через некоторый промежуток времени [...] [Хвостов - прим. О.Х.] взволнованно рассказал мне [...] о том, что Дрентельн заявил, что знакомство А. Н. Хвостова с Распутиным и поддержка, оказываемая последним А. Н. Хвостову, настолько его, Дрентельна, возмущают, что он, при встрече с А. Н. Хвостовым, ему руки не подаст."*
"...какой-то червь сомнения сосал моё сердце. Бог знает, что лезло в голову, и я решил, во что бы то ни стало довести до сведения Государя, что полк в сомнении: Им ли отставлен наш приезд, и что по одному Его знаку Преображенцы будут мною подведены к подножию Его Престола, какие бы препятствия нас ни ожидали." ("Преображенцы в Великую войну", стр. 244)
"Полку было приказано снова идти в старое расположение. Господи, что было на душе. Уже забывая и заглушая собственную боль сердца, что не могу теперь быть с дорогим моим Государем, но застывала кровь, рисуя себе все вероятные и возможные последствия всего происшедшего. 3 марта мы были снова уже на старых местах, куда пришли к нам оба манифеста. Все с ума сошли. Иначе я не могу сказать, как была принята страшная нам всем весть об отречении. Дорогой я предупредил об этой возможности офицеров, но, не скрою, в душе лелеял надежду, что ужас этот нас не тронет. Пришлось всё это объяснять солдатам, и как это было тяжело... Старики плакали, молодёжь была более безучастна, но сильно подавлена, офицеры рыдали - и как дети - навзрыд. Держать себя в руках требовалась сила неземная." ("Преображенцы в Великую войну", стр. 244)
"Генерал Дрентельн плакал, и многие из нас тоже. 5 марта обедал командир полка и был совершенно расстроен." ("Преображенцы в Великую войну", стр. 244)
"Видно, до какой степени весь этот переворот был умно подготовлен уже из того, что все власть имущие растерялись, а бедная молодёжь, офицерство попались, как кур во щи." ("Преображенцы в Великую войну", стр. 263)
"Личность Александра Александровича была обаятельна и я был счастлив служить под его командованием. Он был глубоко сердечным человеком, равно любимым как всеми офицерами, так и и нижними чинами. Всесторонне образованный, блестящий собеседник, он владел в совершенстве несколькими иностранными языками, обладал абсолютным слухом, знал и любил музыку, играя на многих музыкальных инструментах. Он был необыкновенно прост и ласков в обращении со всеми, с большим тактом, никогда никого не обижая, умел заставить себя любить и уважать. Безгранично преданный Царской Семье, он был личным другом Его Величества. Знаю, как он страдал, будучи на фронте, когда мы узнали об отречении Государя."
"Помню, как ужасно было известие о смерти Государя и Царской Семьи. Мой отец сразу осунулся и постарел."
"Для того, чтобы не обременять собою добрую Наталью Алексеевну Волоцкую (на деньги, получаемые с мельницы купить что-либо было очень трудно), он копал пруды у крестьян, выучился крыть тёсом крыши, писал календари и таким образом зарабатывал продуктами их пропитание."
"Хоронили его не в ближайшей приходской церкви, а за одиннадцать вёрст, так как местный священник был склонен к "живой церкви", а Папа ещё за год до смерти сказал мне, что хотел бы лежать не у живоцерковников и неизменно говел у другого пожилого священника, душевно приверженного патриарху Тихону. Туда и отвезли мы его на простой телеге. [...] Похоронили его в церковной ограде; могила была почти полная водой."