"Одежда его своеобразна, он носит длинные волосы, на подобие наших священников; красивая чёрная борода и красивые усы подчёркивают его итальянскую физиономию; его костюм - русский полуказакин; всё это составляет нечто необычайное и чудное и поражает вас, когда вы слышите его французский говор и любезности с дамами. Его главное занятие садоводство. Он угощал нас дынями своей выводки, которые сделали бы честь и петербургскому двору."
"Длинные чёрные волосы, падавшие густыми прядями на плечи, красивый лоб, чёрные выразительные глаза, орлиный нос, при среднем росте и изящной пропорциональности членов, давали нашему новому наставнику привлекательную внешность и вместе с врождённою подвижностью в движениях и с живостью характера ясно указывали на его южное происхождение. Под этой красивой наружностью скрывался человек редких достоинств и редкой души. Тяжёлая ссылка и испорченная жизнь только закалили в нём рыцарское благородство, искренность и прямодушие в отношениях, горячность в дружбе и тому подобные прекрасные свойства итальянской расы, но при этом придали ему редкую мягкость, незлобие и терпимость к людям, которые до конца его жизни действовали обаятельно на всех, с кем ему приходилось сталкиваться. [...] С безукоризненной чистотой своих нравственных правил, с непоколебимою верностью им и последовательностью во всех своих поступках и во всех мелочах жизни, с неподкупною строгостью к самому себе, - он соединял необыкновенную гуманность к другим людям и снисходительность к их недостаткам и в самом несимпатичном человеке он умел отыскать хорошую человечную сторону, искру добра и старался раздуть эту искру... Оттого-то, будучи человеком среднего, невыдающегося ума, он производил сильное впечатление на окружающих, главное своею нравственной чистотой и духовной ясностью... ...все знавшие его не только к нему сильно привязывались, но у многих любовь эта доходила до боготворения."
"Как человек теперь не оппозиционный, я ни ей, никому и ничему не противлюсь." (Из письма Н. А. Белоголовому в ноябре 1861 г.)
"Слышал вскользь о побоищах университетских, скорблю о них, как о недостойных призвания образованного класса. Улицы - не forum, и заявлять свои притязания на них несвойственно ни духу времени, ни духу борцов, которые должны избегать всякого столкновения с грубой материальной силой. Такой дикой род борьбы выказывает только бессилие; бессилие же ведёт к утрате того последнего нравственного влияния, каким пользовалось наше студенчество." (Из письма от 16.1.1862 г.)
Белоголовый считал, что "Поджио был не больше, как чистокровный либерал..."
"Поджио был вскормленник принципов великой французской революции, равенства и братства, и идеи индивидуальной свободы, и за проведение их в быт своего отечества он заплатил ценой 30 лет своей искалеченной жизни; самое же появление социализма на сцене всемирной истории XIX века, его зарождение и развитие, совершилось значительно позднее и застало декабристов давно в Сибири, лишёнными возможности усвоить значение нового учения; они смотрели на него как на утопию и относились к нему вполне отрицательно."
"Тут что-то есть и есть какая-то противодействующая сила против всякого заселения. Конечно, азиатец не способен на подвиг европейца - порабощать себе все силы природы; конечно, если мы будем действовать с первоначальной горячностью и настойчивостью, то преодолеем все препятствия и укоренимся с успехом на Амуре, но сколько для этого нужно и времени, и энергии! Первого у нас много, а на последнюю мы так скудны."
"Поступок Мих. Алекс. Бакунина ничем не извиняется; такое нарушение всех обязательств не может оправдаться никакими изворотами, в какие бы формы он их не облекал! Платить за слепое доверие такою эгоистическою неблагодарностью - преступно; оставить бедную молодую женщину [речь о молодой жене Бакунина Антонине Ксаверьевне, ур. Квятковской, брак с которой также стал возможным благодаря графу Муравьёву-Амурскому - прим. О.Х.] на произвол, среди искушений, подвергнуть ответственности столько лиц, оказавших ему тёплое участие, - вряд ли всё это вместе даёт ему довольно смелости искать встречи с Ник. Ник. (гр. Муравьёвым-Амурским) в Париже."
"...между этими двумя протестантами против существовавшего в России порядка лежала целая пропасть, и никакие сближение и соглашение между ними было невозможно ни в Иркутске, где они встретились вместе в конце 1858 г., будучи оба поднадзорными, ни ещё того менее в Женеве, где позднее им суждено было жить обоим в качестве свободных граждан. Притом Поджио до конца дней оставался верным рыцарским убеждениям своего времени, ненавидел всякую ложь и никогда не мог примириться с революционной доктриной позднейшей эпохи: "цель оправдывает средства"... Он знал, что Бакунин, для его осуществления нарушил честное слово, данное им генерал-губернатору и своему родственнику, гр. Муравьёву, в том, что он не злоупотребит предоставленной ему свободой передвижения по Сибири и оказанным доверием - и не убежит из ссылки. Вообще Поджио и Бакунин - это два антипода, и по политическим убеждениям, и по своим моральным правилам в жизни; это - альфа и омега..."
"Часов в 11... явился старец с необыкновенным, величаво энергетическим видом. Мне сердце подсказало, что это кто-то из декабристов. Я посмотрел на него и, схватив за руки, сказал: "Я видел ваш портрет!" - "Я Поджио"... Этот сохранился ещё энергичнее Волконского... Господи, что за кряж людей!" "Титаны!" (Цит. по источнику)
"Где моя молодость? будь она в руках, я, клянусь вам, был бы прежде в Сибири, чем в Швейцарии. Всё утрачено, кроме неизменных моих чувств к краю и к вашему семейству. С вами не теряю ещё надежды свидеться, но с теми другими дорогими сибиряками не встречаться мне никогда! Вот что и больно. На русским пространствах чувства не должны допускаться; довольствоваться же заочной дружбой, право, не утешительно."
"незрелостью самого русского общества, выразившейся в том, что оно не смогло выделить достаточной опоры для этой политики и чрез то дало возможность развитию крайней партии, а эта последняя, неумеренностью и нетерпеливостью своих требований и постоянным призывом к насилию, достигла лишь того, что правительство было вынуждено повернуть назад."
"Я говорил, что русский исключительно консерватор; упрямство ли, твердость, но настойчивость эта — сила, и сила эта непреоборимая. Русский человек не передовой, он не мечтатель и чисто сторонник одной действительности. Он не скороход, правда, но стоя и на месте, хоть и оглядывается назад, а все и всегда грудью вперед. Грудью этой он и отобьет, пожалуй и сшибет всякого, кто прикоснется к тому, что ему или даровано, или так или иначе им добыто. Этот консерватизм, то-есть охранение, так свойствен русскому, что он так же резко и неизменно проявляется, с меньшею, конечно, настойчивостью, но и во всех других сословиях общества."
"...удивительная ясность его духа, его рыцарское благородство, и, наконец, его необыкновенная скромность... [...] ...для [русских и больных] он был в Швейцарии своего рода благодетельным гением, вследствие своего благодушия, самой искренней участливости к чужой беде и горю и готовности помочь всякому и советами, и посильными хлопотами. [...] Поджио не был "религиозным" человеком и не действовал под влиянием пиэтических убеждений; его мировоззрение скорее приближа (Белоголовый)
Наблюдая за разгромом Франции немцами в 1870 г., "Поджио понял, что в Европе наступает новая антипатичная ему эра, эра крови и железа, с наглою откровенностью провозглашающая своим девизом: "сила господствует над правом", и рассчитывать пережить её было бы легкомысленно для Поджио; махнув рукой, он стал с большим равнодушием относиться ко всему происходящему."
"что за роскошь, что за рай! и мечтал ли я, что когда-нибудь увижу всё это собственными глазами? но не думайте, любезный друг, что я желал бы здесь закрыть на веки мои глаза и быть похороненным в этой чудной и живописной могиле: нет, я желал бы умереть непременно в России и там оставить мои кости."